«Снег. Бриллиантовый»
Дети Picasso
Когда героиня Вайноны Райдер танцует под пышными снежинками, истекает печалью и тьмой сердце моё. Когда главный герой слышит «люблю», душа колотится о рёбра изнутри, словно ярость, жаждущая воли. Нежность душит изнутри, раздуваясь сверхновой. Мне шестнадцать, навсегда шестнадцать, потому что однажды ночью пиратское телевидение показало всему Новокузнецку, который отказывался спать, сказку Тима Бёртона «Эдвард руки-ножницы».
На диване храпит пьяный батя, сестра лежит в больнице, а маму увезла скорая. Что за время года? Не отметил, не запомнил. Мы с братом сидим на полу и смотрим телевизор. Солнечный городишко, состоящий из пряничных домиков с суетными и ленивыми домохозяйками внутри; полный сплетен, пересудов и тоски. И вот, в этом неназванном «Плезантвилле» появляется Эдвард, робот, которого не успели закончить, так что вместо пятипалых конечностей, из рук всклокоченного и запаянного в дикий костюм парня, торчат острые ножницы, причиняющие боль их обладателю и окружающим. Беда лишь в том, что изобретатель в первую очередь подарил роботу сердце.
Мы с братом размазываем слёзы в ночи. Что вскрыло душу ему – загадка, я же оказался распластан мыслью, что кто-то может жить и лелеять в себе магию, когда проходят года, а рядом нет никого, когда достаточно одного «люблю», оно запечатано навеки и полыхает огнём, а ты исходишь на землю снегом.
Эдвард – художник. Он с помощью колющих и режущих предметов создаёт диковинных зверей. А потом, когда его возьмут в оборот жадные до новенького кумушки, начнёт стричь изгороди, собак, дурные головы. Для настоящего художника полотно – весь мир. Подобно Баскии, Бэнкси и Джиму Пауэру, бледный робот кроит реальность, избавляя город от серости, обыденности, привычных линий и рутины.
Позже, когда одна из лучших картин Бёртона просмотрена больше десяти раз, ощутил, что Эдвард – подросток, идеальное описание того времени, куда никому не хочется возвращаться. Сосредоточие на себе, попытки познания непослушного тела, изводимого гормонами, агрессия в сторону всех окружающих и жажда нежности, злоба на себя и чёрное небо, сворачивающееся покрывалом, сжимающее в тисках, требующее крови. Я резал себя. Как Эдвард. Только он – случайно. А я? Хотелось привлечь внимание? Нет, уже нет. Хотел достучаться до родителей, когда мне было десять: придумал, что меня избили. Последствия, как снежный ком, обрушились на тех, кто был ни при чём, а, когда выяснилась правда, остался стыд по макушку и недоумение остальных: зачем? Так попытки прекратились, жил и играл для ангелов. Эдвард творил для ангелов, пока его не вытащила в цивилизацию добрая любопытная тётя.
Взросление – это когда ешь яблоко с Древа Познания. Оно ядовито, налито до титановой тяжести грехом, ощущением себя слабым, виной и страхом смерти. Время прощания с невинностью. Вот чем Эдвард отличается от всех нас, проклятых созреванием: он свою безгрешность сохранит навсегда. Пока не остановится заведённое Изобретателем сердце. И снег прекратится. Уйдёт ночь, очнутся от зимы жители солнечной Калифорнии и пойдут чавкать попкорном в зале, где стонет надрывно мелодрамка.
Павел Телешев
