Разумеется, перед встречей Нового года нужно принять ванну.

Добавить марганцовки в воду, чтобы розовенько и запах такой игольчатый, ммм. Кожа на пальцах куксится, приятно трогать шероховатости мокрые. Поиграть с пупсом. Выдернуть затычку. Слушать, как вода бормочет и булькает, уходя в неизвестную темноту. Вытереться выцветшим полотенцем с выползшими ниточками, а в ванную комнату заглядывает мама:

— Дед Мороз приходил!

И вспыхиваешь: как? Почему сейчас? Злишься на деда, упуская логику из виду: ну, вот как он в дом зашёл? На звонок у двери не нажимал никто. В окно? Так на улице минус двадцать восемь, разом бы выдуло всё тепло из махонькой квартиры и жадные лапы холода до ванной добрались бы обязательно, просунув ледяные когти в щель. Злишься, и потому не торопишься. Потому что уже неважно, что он там принёс, хотя чуточку любопытно: что?

Подозреваешь заговор: во-первых, мама могла знать, что Мороз придёт, и специально затолкала в ванну. Второе: дед нарочно пришёл, когда я был в ванной, чтобы со мной не встречаться. Уже всё, вытерся, но так и остался надутым. Заходишь в комнату, где ровными слоями разлеглись в воздухе ароматы хвои, нагретой лампочками гирлянды краски, мандаринов и предвкушения чуда.

Подарки, конечно, роскошные. Матерчатая, набитая ватой собака Алиса с рыжими кудрями, которые она одолжила у куклы, одетая в смешную мини-юбочку; дружелюбная морда с пластиковыми маслинами-глазами. Заводная машинка. Резиновый футболист (гигантский брелок, который с удовольствием висел бы в автомобиле какого-нибудь щёголя, фаната «ЦСКА»). Поиграв для порядка с ними (горечь от обмана ещё пощипывает сердечко), сажусь перед телевизором, где в мультконцерт сложены песни из любимых «Ну, погоди!» и «Дед Мороз и лето».

Ёлка мерцает огоньками, охватывая пространство и закупоривая комнату в стеклянный шар. Безмятежность и сладкое счастье от того, что момент остановился, можно его покатать, словно карамельку на языке, в потоке ощущений.

Не загадываю желаний, мне нечего хотеть. Со мной мама и ощущение сказки. Игрушки вскоре отнесу в детсад, где они пропишутся, так что мама, обидевшись, скажет, что больше не будет покупать игрушки. Обещание сдержит: после того года покупала только настольные игры и книги. Я буду сидеть дома один и играть сам с собой, выбирая то красную фишку, чтобы ходить, то синюю. Буду ставить пластинки с Пугачёвой на граммофоне, спрятанном внутри чемоданчика (обожаю его сильнее любой игрушки).

Впереди маячит день рождения, но для ребёнка нет времени, равно как и нет границы между годами. Дети не крутятся вместе с миром, который тридцать первого числа выдыхает шумно: «Ну, сдюжили! Теперь — заживём».

Дети останавливают бег планеты.

Утром, когда мир становится свеж и чист, встаю раньше всех на планете и смотрю в окно. Сижу на подоконнике и думаю, что дед Мороз мог бы соблаговолить прийти ко мне вот сейчас, когда все подарки розданы, все ёлочки уснули в своих углах, все родители, уставшие, завернулись в одеяла, а другие дети и не думали заканчивать смотреть сны. Вот сейчас пришёл бы он. И я бы у него спросил: почему он не принёс подарков маме? Я ещё не понимаю, что взрослые — бывшие дети, так что мне отчего-то грустно, что мама не испытывает того же, что и я.

Смотрю в окно на двор, он пустой и скучный. Из окна на втором этаже я смотрю в уснувший мир, в его белые глаза, ощущая, что какая-то печаль, смешанная с восторгом, оставляет в душе след, подобный годовому кольцу внутри дерева.

 

Павел ТЕЛЕШЕВ