Вероятно, потому что я был довольно мал, в Советском союзе мне все казалось довольно большим. Большие дяди в больших сапогах, большие тети в больших шубах. Огромные маршрутные «сараи» вылетающие из заснеженного тумана.
А еще я помню, что в советском союзе очень любили демонстрации. Люди надевали самые нарядные пальто и выходили на улицы. Они кричали «Ура!» и махали шариками.
Я тоже любил ходить на демонстрации, потому что там давали лимонад.
В обычные дни лимонад не давали, а обвязывали кучей шарфов, садили в санки и ссылали в зону временного пребывания детей.
Там не было лимонада, зато была отвратительная всему нормальному человечеству (то есть детской группе) гороховая каша. Эту кашу нужно было обязательно съесть. Если ее не съесть, то не давали поиграть парафиновыми фруктами, которые было забавно кусать как настоящие и разочаровываться из-за того, что они не таковые. Кашу размазывали тонким слоем по поверхности тарелки в надеже обойти тоталитарную систему. Не у всех и не всегда это получалось.
С нами был мальчик, которому очень нравилась гороховая каша и наверно Советский союз. Он был толстым, потому что ему все отдавали свою порцию. Насколько известно, сейчас он депутат от Единой России. Это все что нужно знать о любви к Родине.
Хобогнус
Мои бурные восьмидесятые
Вожди
Помню, как только я пошел в школу, в стране принялись сменятся вожди. Было бы несколько самонадеянно связывать ежегодную смену вождей с началом моей учебы, но тем не менее.
Вожди менялись ежегодно, пока я учился в начальной школе, после чего на некоторое время сменяться перестали.
Картошка
В сентябре школьники ездили на картошку. На картошке царило насилие, анархия и неоплачиваемый детский труд. Сама картошка была наполовину гнилая. Домой картошку брать было нельзя, потому вёдра школьников, после работы, тщательно проверяли на наличие стратегически важного овоща.
Впрочем, его всё равно довозили до дома. Хватало даже на обстрел вражеских автобусов.
Книги
Книги были важной частью жизни человека. Хороших книг было катастрофически мало. Воспитанные в остальном люди брали хорошие книги почитать и потом не отдавали их обратно. Жертвы относились к этому с пониманием. Это не считалось кражей. Ведь те же самые люди скорее отрезали бы себе руку, чем взяли какую-нибудь другую чужую вещь. А такое называлось «зачитать».
— Ивановы опять у нас Дойля зачитали – со смехом говорили одни воспитанные люди о других.
Овощной отдел
Овощной отдел нашего магазина был очень странным местом, в котором было мало овощей.
Помещение было просторно, в стене зияла дыра, а перед дырой стояли могучие весы. Я старался взобраться на них, но зоркая продавщица это пресекала. Овощей было мало, но на полках стояли какие-то невостребованные консервы. И банки с томатным соком. Банки, банки, банки с томатным соком.
Пахло там кислым луком.
Очередь
Как-то раз я с родителями стоял в очереди за какими-то востребованными консервами. Их давали по две штуки в одни руки, поэтому я был полезен. Незнакомый дядька, стесняясь, попросил одолжить меня для того, чтобы у него волшебным образом выросла еще одна рука. Ему не разрешили.
Вишневый компот
После второго класса я немного помогал родителям на сенокосе и за это мне выдали две банки вишневого компота. Вишневый компот был моим любимым и при этом очень редким компотом. Поэтому совершенно неясно с какого такого лешего я пошел, встал возле магазина и продал его за три, кажется рубля. Обе банки. Их оторвали буквально с руками.
Купила их старушка на третью секунду моего преступного финансового предприятия.
— Куда же смотрит ОБХСС?! – злобно сказала она, отрывая у меня с руками компот.
На деньги, вырученные за компот я купил лобзик. Я не знал, что такое лобзик, да и теперь не очень-то в курсе. Мне просто понравилось, как это звучит. ЛОБЗИК, блять.
Так я понял, что у меня совершенно отсутствует предпринимательская жилка. Это было важный, но не особенно твёрдо усвоенный урок восьмидесятых.
ГК (Гнусный корреспондент)
Солнышко лучистое
У каждого свои травмы детства. Кого-то били лыжной палкой на дому в узком коридоре за двойки. Кого-то школа переехала нежными гусеницами, так что до сих пор во сне заикается. Кто-то пострадал от первой любви, а она того не стоила, потому что видали мы эту любовь потом, через пять лет с бланшем и пивной сиськой подмышкой. Уводил её небритый сумрачный кавалер в сторону автобусного кольца. Туда и дорога. Туда и дорога.
У каждого свои травмы, а тут ещё повсеместные перепосты поэта Бродского: «избегайте приписывать себе статус жертвы». Нет, не будем приписывать себе статус жертвы, уж чего-чего, а этого избегнем. Будьте покойны. Но может быть, вы спросите: отчего рубец? Вдруг спросите. Или почему ты припадаешь на левую ногу и говоришь с присвистом каким-то. Что ответить? У каждого свои травмы. Моя травма — детский санаторий «Солнечное» — «ГУЛАГ для самых маленьких».
Мне было четыре года. У бабушки инфаркт и вместо любимой дачи в Белоострове, меня этапировали в Солнечное. Страшное место. То есть, снаружи «Город Солнца», парадиз, карусели, а внутри тюрьма и кафка: селёдка с костями, каменное пюре, надзиратели. Руки на колени, едим по команде и по секундомеру. Обосравшихся ставили на холодный кафель и обдавали из шланга.
Ходила легенда про облысевшего мальчика. За проступок его заперли в кладовке, сказав: сейчас придёт крокодил и тебя съест. Какой же лагерь без карцера и пыток?
Здоровье мое ухудшилось и меня перевели в тюремную больницу. А тут и родители подоспели. Увидели перед собой ребёнка с эмоциями, примерно как у героя Джека Николсона после лоботомии в известном фильме, ни радости, ни слёз, ничего. «Надо его забирать», — шепнул отец. Да, уж. Толстые фашистки улыбались и сюсюкали: «Как? Уже забираете? А у нас тут так хорошо!»
И ведь никого из этих эйхманов в белых халатах не постиг Нюрнберг!
Перестройка, гласность и всё забыли. А я не забыл.
За окном я помню залитую солнцем площадку с какими-то изумительными горками и качелями. Нас туда никогда не водили. Это был выставочный образец, так сказать: вот как хорошо у нас в Дахау!
Какая польза человеку от лагеря? После него в принципе ничего не страшно. Сейчас пришла мысль о странном соседстве Солнечного и Комарово. В Солнечном лагерь, а в Комарово интеллигентские дачи, сосны, могила Анны Андреевны…
У каждого свои травмы. Бродский прав: статуса жертвы надо избегать, но меня волнует идея отмщения. Волнует мысль о том, что за каждый всхлип ребёнка, эти жабы в инобытии съедают по одной нечищеной селёдке, и ничего кроме этой селёдки они там в вечности не едят. А если отказываются, является чёрт и этой селедкой им в морду тыкает, как у писателя Горького. Вот эта мысль меня волнует до приятного. А так всё хорошо. Никаких рубцов, не хромаю и говорю без присвиста. Отвожу сына в садик и подозрительно принюхиваюсь. Запах в дошкольных учреждениях за минувшие тридцать лет не изменился. Та же смесь чего-то капустно-кислого и тошнотворно-котлетного. Та же масленая краска, побеленный потолок и шкафчики с фруктами. Внимательно смотрю в глаза нянечки, внимательно. Улыбаюсь и читаю про себя такие стихи:
«Если что. Если что. Если что.
Не дай бог. Не дай бог. Не дай бог.
Утоплю тебя, сука, в аквариуме,
Что с стоит в кабинете заведующей».
Андрей Юрьев
Я ужасно скучаю по советскому ассортименту. Он был ух! Не то что сейчас. Сейчас и выбрать-то невозможно ничего — глаза разбегутся и не соберёшь. То ли дело раньше! Протолкнешься в магазин, проверишь целы ли кости и уши, оглядишься — милое дело вокруг!
Один вид игрушек, один вид еды, один дедушка Ленин (тогда даже без одного товарища Сталина). И так хорошо на сердце, и так просторно в голове: думать ничего не надо, беги да хватай что попалось! Нет, чудесное времечко было, зря вы.
И, главное, все друг другу верили! Вот, например, однажды мне тётя привезла из Сингапура нарядные ластики в виде жутких клоунов, шесть штук. Я очень обрадовалась, потащила в школу (разумеется, я не собиралась ими что-либо стирать, мы раньше такой фигней — тратить Импортную Вещь по назначению — не занимались) и на перемене один ластик у меня скоммуниздили.
Нынешние дети что? И не заметили бы потерю, мерзавцы бесчувственные! Но мы были не такими, мы свято поклонялись вещам, шмоткам и жратве, поэтому я от всей души наябедничала учительнице, которая в ответ на это клацнула зубами, сверкнула глазами (подозреваю, она раньше работала в инквизиции или, на худой конец, в гестапо), закрыла дверь и начала Великий Шмон Детей.
Дети не сопротивлялись, покорно снимали с себя одежду и складывали одинаковыми стопочками на одинаковых стульчиках (как нам и завещали складывать в прекрасных одинаковых советских садиках).
Кажется, они хорошо понимали всю тяжесть свершившегося преступления и готовы были идти на костёр. Ещё бы! Ластик в виде клоуна! Мало кому такое вообще довелось видеть!
Моя сингапурская диковинка была найдена в ботинке одной девочки, под ее маленькой вонючей пяткой. Честно: меня раздирали тысячи чертей (что примерно на сотню больше, чем обычно раздирают), но я не смогла взять в руки клоуна после пятки одноклассницы и, решив прикинуться благородной, подарила ластик этой неудавшейся воровке. Она в ответ обняла меня, мы все вместе обняли учительницу, всех остальных голых детей и пустились в дружный, весёлый хоровод, — как мы все всегда делали в советском союзе, если верить фильмам.
А оставшиеся клоуны у меня до сих пор хранятся. Они уже наполовину окаменели (это вовсе не значит, что я старая) и скоро будут представлять археологическую ценность. Я не рискнула больше носить их в школу, чтобы не склонять милых одноклассников к воровству, а учительницу — к столь любимым ею инквизиторским пыткам.
Г-жа Колоскова
Мое советское прошлое целиком состоит из детства. Поэтому, остановлюсь только на одном аспекте советского быта — на игрушках. Нынешнее поколение, да и мы сами, уже не буквально воспринимаем мем «тяжелое детство, деревянные игрушки прибитые к полу». Прибитые к полу, это конечно, гипербола, но насчет деревянных…
Детство у нас было как и положено, счастливое (без шуток, клёвое детство было!), но самодельных игрушек, действительно, было много. Тут парадокс — девочки играли больше заводскими игрушками — кукол, плюшевых зверушек, всякой игрушечной утвари у моей сестры было довольно много. Да и у меня, хватало машинок фабричного производства. Но вот «оружие»…
Все дело в том, что игра в «войнушку» было делом очень ответственным. Ватаги собирались в 20-30 пацанов, выбирались атаманы, а они отбирали бойцов в свои отряды. Критерии отбора были жесткие, рассматривалось все — от умения, до имеющегося вооружения. И для того, чтобы тебя отобрали среди первых, совершенно не годились фабричные пистолетики и автоматики из зеленой, красной и прочей идиотски невоенной пластмассы. Почему-то «пестики» черного цвета, в Советской стране производились крайне редко, если вообще производились.
Поэтому, хорошим тоном было иметь деревянное оружие, производства «дедпром». Некоторые деды и отцы вырезали автоматы и пистолеты просто высочайшего класса.
Те, у кого старшее поколение не имело столярных навыков, выменивали подобные сокровища, на равнозначные артефакты. Я, однажды выменял деревянный ТТ, на настоящую хоккейную шайбу и два велосипедных отражателя. Поскольку хоккей я не любил, а катафоты были металлические (такие в магазине сельпо продавались, поэтому котировались несильно высоко, а были другие, пластиковые, дефицитные), посчитал, что сделка была дико выгодной. Забавно, рангом ниже деревянных, шли фабричные пистолеты и автоматы сделанные из металла. Это были либо жестяные пистонники, либо револьверы из серебристого металла. До появления в хозяйстве суровой «тэтэшки» из дерева я ходил с таким убожеством и нравственно страдал.
«Ну хоть не зеленое убожество как у Дениски» утешался я. У Дениски были богатые родители, игрушек у него было завались. Но ему было категорически запрещено обмениваться в пацанской бирже сокровищ. Бедный, бедный Дениска!
Оечка
