Чтение Теме долго не давалось.

— Ты же у нас педагог! — угрожал отец в ответ на мои попытки защитить дитя и объяснить, что алфавит — одна из самых абстрактных систем.  Нельзя взять, к примеру, и расправить из кулака один палец, а потом ещё один и понять, что «м» плюс «а» будет «ма», вот  так просто понять, как один плюс один.

Читать его учила я.
— О — ко — ло, — произносил сын, честно проговаривая каждую «о», и на вопрос, какое получается слово, впадал в тихую истерику.
«Поставь ударение!» — «???» — «читай в безударном положении «о» как «а» — «а-а-а-а».

«Около» кружило голову, звучало в ней колокольным набатом — «около кола колокола,» — вставало частоколом, чужой околицей, таращилось тремя круглыми оловянными глазами, но не желало быть предлогом. Я смотрела на сына и видела его несчастье, он смотрел в букварь и видел тайные знаки. Да и видел ли — сквозь слёзы и паралич страха?

Мне знаком этот страх. В начальной школе технику чтения у нас проверяла завуч.

Галина Николаевна шла по коридору к нашему кабинету и смотрела прямо перед собой глазами мертвой рыбы — безжизненными и слепыми.

Она надвигалась как угроза, как самый жуткий кошмар, и я чувствовала, что во мне открывается дверь, и в нее входит потустороннее — вытянуть теплую, пригретую за хрупкой реберной дугой душу.

Я садилась рядом за парту и по секундомеру начинала читать: водила окоченевшим пальцем по строчкам, не понимая смысла. «100 слов в минуту». К счастью, я всегда хорошо читала.

Потом, в средних классах, Галина Николаевна вела у нас математику. Слова вылетали из нее, как пушечные ядра, слюна фонтаном огненных брызг ложилась на наши головы и тетради, и мы инстинктивно пригибались к партам, не имея возможности бежать. Кажется, она искренне хотела научить нас предмету, но это была прямая искренность молотка — чем сильнее ударишь, тем глубже войдёт.

Она в самом деле была почти слепа: читала, прижимая книгу к самому носу, и на улице ходила под ручку с сестрой. Мы жалели её, когда привыкли к страху.

Могла ли я с таким бэкграундом не сочувствовать сыну? Но любовь сильна не страстью поцелуя — и мне предстояло заново выдумать колесо, чтобы сдвинуть эту телегу с места.

Начинали мы с глобального чтения, благо от старшего у меня остался целый чемоданчик «приданого» с карточками. Я показывала Теме слово, выведенное красным по белому, и говорила «мама». Предполагалось, что он должен запомнить визуальный образ и потом узнавать слово в тексте, как знакомое лицо в толпе.
«Мама», «папа», «дом», «глаза» висели на магнитной доске над детским столиком. От времени они выцвели и чуть посерели, но так и не стали родными.
Бросив глупости, мы стали учиться по-человечески: вот звук, вот два звука, вот слог, а вот и слово. Я рисовала мелом два столбика: «а» против «я», «у» против «ю»и проговаривала «ла» — «ля», «лу» — «лю».

— Смотри, — говорила я, — «у» делает согласную твердой, а «ю» мягкой. «Лук» и «люк»! Разница в одной букве — и получается совсем другое слово! Правда, здорово?

«У» я выводила голубым (твёрдое, как лёд), а «ю» розовым (мягкое, читай на улыбке). Сын смотрел. Ему было неинтересно.Потом тетушка принесла Теме «кассу букв». Кто учился в советской школе, должен помнить: к небольшой клеенчатой папочке с рядами прозрачных окошек прилагаются листы с буквами. Вечером, уложив всех спать, я брала ножницы и вырезала крохотные карточки. Я представляла, как мы сядем под настольной лампой плечо к плечу и соберём свое первое слово. Боже мой, какими только фантазиями не тешат себя отчаявшиеся родители!

Призрак Галины Николаевны бледнел и растворялся, на смену ему являлся другой — моего взрослого сына, безработного и бездомного. «А всё потому, что кто-то плохо учился в школе!»

В какой-то момент я вышла из игры — накачала отпрыску приложений. Там буквы кружились на карусели, прятались в мыльных пузырях и, лопаясь, рассыпались веселой радугой, а ответы комментировал нежный женский голос: «умница» или «попробуй ещё разок».

Пытливый читатель, наверное, ждёт признания, мол, всё-то я делала не так, а ларчик просто открывался. Нет, друзья, это же не рекламный текст.

«Е-ле-на Пе-т-ро-в-на — по-ва-р», — читал Артём. «По вар» повторял он, одинаково ударяя на оба слога, и было понятно, что этот «повар» из одной компании с «по грибы — по ягоды.» Тогда почему без «ы»?

…Сегодня сын прочитал мне текст про Елену Петровну — повара в третий или четвертый раз. Да, мы ходим по кругу. Нормально прочитал — разжав зубы, полушепотом собирая слова из слогов как конструктор. И сказал: «Как быстро!» Вдохновленный новой победой, он умчался прочь и вернулся с табуреткой, на которой стоял поднос с чаем. Горячим, с тремя  ложками сахара.
— Размешал?
— Ага!

К чаю было земляничное печенье марки «Назад в детство». Клянусь!

Какая мораль? Если сын принесет мне двойку за технику чтения, я скажу ему: что ж, сын, можно за всю жизнь не научиться собирать камины, но это не помешает тебе наслаждаться красотой огня.

Я скажу ему это тихим, ласковым голосом тети Вали из передачи «В гостях у сказки» (у сорокалетних свои кумиры!), а потом вырву из головы все волосы, достану секундомер и превращусь в Галину Николаевну — чужую, страшную тётку. Потому что учение — свет, а неучение — тьма! А свет у нас где? правильно, в конце тоннеля — бесконечного, тёмного и опасного.