Гнусный профессор:
Было это, трудно представить, больше 70 лет назад, в 1946 году.
Я тогда учился в третьем классе 22 школы. Школа, одноэтажное деревянное здание, находилось на улице Октябрьской (нынче проспект Ленина), рядом с сегодняшней мэрией. Год — первый послевоенный, тяжелый, голодный, бандитский.
Контингент учеников в классе был весьма разнообразен: от десятилеток до шестнадцатилетних парней, на переменах промышлявших продажей папирос россыпью у кинотеатра Центральный. Учительница, еще не старая, но измученная разнообразием классного контингента, по мере сил вколачивала в нас знания. Их качество я мог оценить позднее, в четвертом классе уже в другой школе.
Примерно в мае месяце в школе состоялась линейка на которой меня приняли в пионеры. Пионерской клятвы я не давал, просто учительница выяснив, что я еще октябренок, записала меня в передовой отряд советских школьников.
На линейке мне выдали зажим к пионерскому галстуку, а сам галстук позднее купили родители. Зажим представлял собой металлическую бляшку через которую продевались концы галстука.
Я, гордый пионерским званием и с зажимом в руке, зашел в класс за портфелем (брезентовой сумкой от противогаза), собираясь домой. И следом за мной в класс пришел один из наших переростков с явным намерением присвоить мой зажим к пионерскому галстуку. Но зажим был мне уже дорог и отдавать его я не собирался .
Тогда переросток пообещал меня пописать пером (зарезать ножом) и полез рукой к голенищу валенка, где должна быть финка. Однако дело было в мае и вместо валенков на ногах злодея были сандалии, и я ясно видел, что никакой финки в сандалиях нет.
Так я стал пионером-героем, отстоял гордое имя пионера, не отдал зажим злодею, несмотря на угрозы пописать-зарезать.
Оечка:
Пионером я был самым передовым. Председателем отряда, а позже и всей дружины. Но не потому что свято верил в идеалы ленинизма-марксизма, а просто так совпало. Почти отличник, умею громко «с выражением» читать стихи — вот и весь букет совпадений.
Надо сказать, что и крамольных мыслей в голове у меня не обитало ни на полграмма. Хотя была середина восьмидесятых, уже были смелые публикации в союзных журналах, а позже и в телевизор наверняка начали прорываться смутьяны. Говорю «наверняка» потому что во всех этих журналах и телеэфирах меня больше занимали полуобнаженные, а лучше совсем обнаженные тела, а не говорильня про всякую фигню.
Но давайте про пионерию, эти игры под взрослых. Все эти «сборы», «смотры», «торжественные линейки», «товарищеские суды», «политинформации» были четко направленными тренировками для детей к будущим бессмысленным коммунистическим ритуалам. Я точно помню как заседал в настоящем «товарищеском суде».
Даже помню обвиняемого, назову его условно — второгодник Колька. Но совершенно не помню за что его «протаскивали». Он стоял с привычно повинной головой и наблюдал за солнечным зайчиком на носке ботинка. Я тоже наблюдал за этим зайчиком, который испускал хромированный горн. Зайчика помню, а за что мы, товарищи песочили Кольку, не помню.
Политинформацию проводили много, по дежурству. Я делал однажды про Олимпиаду в Калгари, и про договор по крылатым ракетам в другой раз. Что я там бухтел, естественно, не помню. Вообще из политики помню только один разговор с второгодником Колькой.
— Слушай — говорит Колька, — Крупская — жена Ленина?
— Ну. Ясень пень, жена.
— Значит они тоже «делали это»?
— Хм… даже не знаю. По идее да, они же муж и жена, значит обязаны «делать это». Погоди, они еще были этими… как их… соратниками, во. Может быть и не делали, революцию делали. Видимо поэтому детей у них не было. Состарились, пока революцию делали.
— Точно. И никогда не «делали этого», вот дураки, да?
— Дурак ты Колька, этож Ленин! Ему не до глупостей было.
— А, ну да — неуверенно согласился Колька.
Видимо, было за что его таскать в «товарищеский суд». Умел подлец, не только сиськи в журналах выискивать.
Гнусный корреспондент:
Г-жа Колоскова, чей текст вы можете прочитать ниже, сказала мне:
Гнусный корреспондент! Когда будешь писать про пионеров, ни в коем случае не смей упоминать о том, что ты переводил через дорогу старушку!
Не смей писать, также, что, переведя старушку ты немного высунул пионерский галстук, чтобы было понятно, что ты пионер, а не какая-нибудь шпана с улицы. Потому что уже тошнит от подобных текстов!
Тут Колоскову действительно затошнило и она убежала куда-то в комнаты.
Пока ее тошнило, я вспомнил, что, действительно, как-то с приятелем помогал донести условной старушке большую сумку. А после мы немного высунули пионерские галстуки, чтобы было понятно, что мы не шпана с улицы, а пионеры. Она, впрочем, этого не заметила.
Лет через двадцать моего приятеля убили на колымских приисках.
***
Однажды я был барабанщиком и стучал палочками в барабан, пока октябрят принимали в пионеры. К тому моменту я был уже довольно матерым пионером и снисходительно посматривал на этих наивных сопляков. Которые, в свою очередь, смотрели на меня с нескрываемым восторгом.
Большей популярности удостоился только горнист Леха. Но он был недостижимой высотой. Поэтому я особенно и не переживал.
***
Пионерский лагерь мне нравился пионерским костром.
Потому что это было красиво (его сооружали из огромных сосновых веток, и сверху для верности обливали бензином) и, потому что это означало конец сезона.
В остальном это были довольно неприятные ощущения.
Перед пионерским костром был конкурс самодеятельности. Я, впечатленный недавним посещением концерта Лицедеев, загримировался клоуном и бестолково слонялся по сцене, думая, что это смешно. Лицедеи ведь примерно тем же самым и занимались.
Позже, в туалете я, смывая гримм, слышал, как кто-то сказал, что все выступления были дурацкие, а особенно этого колуна.
Я сказал:
— Вот уж действительно!
***
Как-то раз мы объявили пионерский бойкот.
Одна красивая высокая девочка вышла на середину класса и громко сказала:
— Кто вам больше нравится я или Ирка Горянчикова?
А Ирка Горянчикова не была ни красивой ни высокой поэтому мы дружно сказали:
— Ты!
— Тогда давайте все вместе объявим ей наш пионерский бойкот! – сказала высокая красивая девочка.
Так мы и сделали.
Дистрикт14:
Мы сидели вчетвером на дворовой песочнице, светило солнце, но на душе было слякотно и тоскливо. В ушах ещё стояло угрожающее и многозначительное от завуча – Салтычихи: «Это, для вас, пионеры, так просто не закончится…
Чем это закончится, нам объяснила старшая вожатая – таким как вы не место в пионерии, вы опозорили её, и она от вас избавится, отсечёт от здорового тела как гадких паразитов. С вас снимут галстуки, обязательно снимут. Пионеры за них кровь проливали, их убивали кулаки и фашисты, а вы… Если бы они знали, если бы знали, — вожатая заламывала себе руки и театрально с надрывом стонала, как будто кулаки и фашисты убивали её прямо сейчас…
Если бы мы знали, чем это обернется, мы бы конечно не сунулись в кинотеатр. Неприятности начались с того что в поселковый клуб привезли польский фильм до 16 лет — «Новые Амазонки». На следующий день героем дня и самым популярным человеком школы стал Колян. В кино его с собой взял вернувшийся с армии брат. Во время перемены вокруг Коляна собиралась целая толпа, прийти посмотреть на него приходили даже из других классов.
Он тем временем вдохновенно рассказывал – «просыпаются два мужика, а во всём мире одни бабы остались». На этом месте все затаивали дыхание.
— И значит, эти бабы берут их в плен. И начинают их делить, кому они достанутся, других то мужиков нет. А один там толстый хватает, без базара, целует любую тёлку и она в обмороке. Делай с ней что хочешь…
И что бабы? Что они там, раздаётся с толпы нетерпеливое.
—А они там всё кино голые ходят! Но это что, там бассейн есть с окошком внизу, в него смотришь, а бабы в чём мать родила, плавают и всё показывают. ВСЁ! Понимаете!
— Оооо, да ну нафиг, возбуждённо шумит толпа.
—Я и сегодня туда пойду, братан опять меня с собой возьмет, как о несущественном сообщает Колян.
Нас переполняет зависть, вот повезло, так повезло человеку в жизни с братом.
На вечернем сеансе мы дежурим у задних дверей клуба, по плану, Коля должен открыть изнутри засов. Сеанс уже идёт минут десять, мы слышим, как от смеха грохочет зал, секунды тянуться томительно, кажется, что мы уже пропустили все лучшие моменты, наконец, дверь открывается и мы в зале.
Фильм действительно восхитителен. Вдруг на самом интересном моменте, наверное, как раз перед бассейном, фильм останавливается, включается свет и к нашему ужасу с рядов встают два физрука, трудовик, военрук, учитель музыки, директирсса, заучиха и ещё кто-то. Это засада. Спрятаться невозможно: учителя проходят каждый ряд. Вычислили и вытащили за ноги даже мелкого Димона который залез под зрительские сиденья. Всех нас четверых одноклассников и троих с параллельного «Г» переписали в тетрадочку, и выгнали, а сегодня вызывали к заучу, и песочили у пионервожатой.
Вспомнилось, как года три назад нас приняли в пионеры, я шёл из школы и счастье переполняло меня как воздушный шарик, в такие моменты, наверное, если бежать вприпрыжку, можно немного парить над землёй.
Но я тогда шёл нарочито степенно, расстегнув пиджак, чтобы все видели красный галстук. Наконец-то, я стал взрослым, наконец-то, все будут со мной считаться.
Был бы дедушка Ленин жив, он бы не позволил нас выгонять подумал я про себя. Но вслух сказал другое.
– Батя узнает обязательно выпорет.
– А тебя чем порят, – заинтересованно спросил Димон.
– Ремнём, сказал я и добавил для солидности, – офицерским.
– Офицерским ещё ничего, он широкий, от него только жопа красная, толи дело шнуром от кипятильника. Полосы недели две не сходят, толи пожаловался толи похвастался, Димка. Отец у него был орденоносцем и парторгом на заводе.
– Тебя батя бьет? – спросил у него Ромыч, отца у которого вообще не было. – А меня матушка, знаешь, какая она сильная? Бидон двадцати литровый одной рукой подымает!
—У нас в Краснодоне одного мальчика исключили из пионеров, а он пошёл и повесился, – вздохнул Колян. – Его когда с петли снимали, в кармане записку нашли, похороните меня с пионерским галстуком!
На следующий день в спортзале был объявлен общий сбор школьной линейки, с знаменами горном и барабаном. Этот момент я почему-то помню неважно, каждого из нас выкликнули на середину зала, директриса что-то кричала, и брызгала слюнями. Классы маршировали мимо нас и дружно кричали — позор.
Галстуки с нас в итоге так и не сняли, вроде как парень, попавшийся с нами из параллельного класса приходился директрисе племянником и шёл на золотую медаль.
Целый месяц после произошедшего с нами здоровались старшаки а все малыши смотрели на нас семерых с неким граничащим с благовением внутренним ужасом.
В комсомол я поступать не стал, что-то умерло во мне после той школьной линейки.
Г-жа Колоскова:
Пионером я не была. И пионеркой не была. Я родилась, росла, училась, посвящалась в октябрята-славные-ребята и готовилась повязать священный красный галстук, но красные галстуки внезапно кончились. Отсюда все мои беды — я не была пионером и не носила кусочек алого ленинского завета на своей шее. Шутка.
Кстати, не помню, чтоб я как-то особенно переживала по этому поводу. И всё из-за оппозиционно настроенного окружения. Однажды мы шли с Иркой и Таткой домой и кто-то из них страшным шепотом изрёк дичь: «А говорят Ленин плохой был…!»
У меня, ночами рисовавшей в порывах любви дедушку Ильича на цветочной полянке, от такого варианта мурашки пошли по ушам. Не подав вида, я зашла в подъезд и долго стояла там глядя в темноту.
Первые дни я вздрагивала от воспоминаний об услышанном ужасе. Вторые дни тоже. Но зерно смуты дало свои плоды — личный значок с маленьким Ульяновым перестал вызывать духовный и кинетический оргазм, а красные галстуки — зависть. Я была готова к развалу Союза благодаря моим восьмилетним подружкам.
Так моя пионерия закончилась, не начавшись.
